"Золотой век"

"ЗОЛОТОЙ ВЕК"

Мы сражались среди их верблюжьих паланкинов.
Сверкали мечи, и кровь лилась рекой...

Из палестинской песни

Трудно обозначить исторические рамки «золотого века» бедуинов, датировать его начало и его конец, хотя такие попытки и предпринимались. Он существует лишь в мире представлений бедуинов, в дошедших до нас преданиях. Он прославляется в произведениях устного поэтического творчества. Именно в фольклоре заключено все богатство художественных выразительных средств арабов-кочевников. Бедуины не знают живописи и скульптуры; несложны их танцы. И если отвлечься от орнаментов, которые женщины вышивают на коврах, то можно прийти к заключению, что владение словом, искусство рассказа и поэзия — главная арена показа творческого дарования кочевых народов Арабского Востока.

«Когда-то в старину... в давно ушедшие годы жил храбрый шейх...» Так или подобно этому начинают бедуины свои истории, помогающие им коротать время у ночного лагерного костра. Героические деяния прославленных вождей, мужество и храбрость разбойников пустыни, похождения злых и добрых духов — неисчерпаемые темы для бесконечных бесед под черными крышами шатров.

Свое высшее выражение поэзия бедуинов получила в «касыдах» — особой форме лирики с присущими ей строгим размером и стилем баллад. Они передаются устно от одного поколения другому на протяжении веков. Имена авторов некоторых из этих произведений дошли до нас. Многие касыды были уже сравнительно рано записаны и объединены в стихотворные сборники — «диваны».

Диапазон фольклорной поэзии кочевников чрезвычайно широк: от описаний природы до восхвалений (в том числе и собственной персоны) и любовных песен; от песни, где высмеиваются или клеймятся позором враги, до траурных песнопений, оплакивающих потерю друзей или родственников. И сегодня в шатрах бедуинов можно услышать импровизации в честь посещения почетного гостя. Певец аккомпанирует себе на «рабабе» — простом смычковом однострунном инструменте, струна которого сделана из конского волоса.

Откроем наши примеры бедуинской поэзии касыдой доисламского поэта Аль-Шанфара, где он как бы представляет себя:

Нет, я не тот плохой пастух,
Которого мучит жажда и который
Бездумно гонит скот туда, где нет воды.
И он отнимает у матери детеныша
И забирает у нее молоко.
Нет, я не тот дурак, который
На женской половине шатра
Доверчиво выбалтывает все планы.
И я не нежный кавалер, который
Бренчит на лютне, помадит волосы
И черной краской подводит брови.
Я ночи не страшусь, когда
Пустынной степью мчит меня скакун.
Могу я долго голодать, пока о пище
Не позабуду я совсем и притупится голод.
Но я скорее буду землю есть и пыль,
Чем допущу, чтоб мною гордец повелевал.
Главу, едва прикрытую платком, и грудь
Я часто подставлял расплавленным ветрам
Горячих летних дней,
Когда гадюка даже корчится от боли.
По развевающимся волосам моим,
Что гребня никогда не знают,
Гуляет ветер.
Там, куда поднялся я, скачут белые козы.
Похожи они на скромных дев в развевающихся одеждах.
По вечерам они танцуют вкруг меня,
Словно козел я, чьи ноги расставлены широко
И тяжелы рога.


Чтобы лучше понять принципы классического арабского стихосложения, приведем суждение теоретика литературы Ибн Кутейбы. Он пишет, что автор касыд обычно начинал их упоминанием о покинутых местах, о прошлых временах и следах прежних обитателей. Потом как правило, автор плакал и просил друзей хранить тишину, чтобы можно было говорить о тех, кто покинул эти места, ибо живущие в шатрах отличаются от оседлых людей, меняют местожительство. Кочевники ищут новые пастбища, передвигаются от одного источника воды к другому и идут к местам, где прошел дождь. Затем поэт переходил к любовной теме, жаловался на муки любви, на боль разлуки, говорил о силе своего чувства, чтобы привлечь к себе взгляды и внимание, поскольку муки любви близки и понятны всем, ибо Бог создал своих рабов так, что вложил в них радость любви и склонность к женщинам, и поэтому не найти такого, который не был бы к этому так или иначе причастен или не имел влечения к этому, будь то дозволено или запретно. Когда поэт видел, что на него обратили внимание и слушают, он делал намек на то, что ему кое-что должны; он жаловался на усталость, длительные бдения, ночную езду, на истощение коня или верблюда. И когда он убедил того, к кому обращался, в настоятельной необходимости вознаградить свои ожидания и изобразил все страдания, с которыми связано его путешествие, поэт переходил к восхвалению слушателя, побуждая его к признательности и щедрости, ставя его выше других, равных ему и преуменьшая с этой целью достоинства великих людей. Таково мнение Ибн Кутейбы.

Поэт, о котором здесь говорится, использует все свое дарование, чтобы склонить к себе слух влиятельного и состоятельного вождя племени в надежде получить от него вознаграждение. При этом речь никоим образом не идет только о материальных выгодах; поэты преследовали нередко и политические цели, например, поддержку мирных переговоров между враждебными племенами или усилий, направленных на освобождение пленника, и т. п.

Странствующие арабские певцы раннеарабской эпохи напоминают во многих отношениях трубадуров средневековья. В их стихах нередко звучит мотив гордости собственной персоной. Например, Абид аль-Абрас: «Спроси у поэтов, могут ли они плавать в морях поэтического искусства так, как плаваю я, или нырять в нем, как я ныряю! Мой язык в песнях восхваления, в полемике и в стихосложении ныряет более искусно, чем рыба, которая плавает в глубинах моря». Другой поэт говорит, восхваляя свой талант:

Я мощно гоню рифмы вперед,
Как храбрый всадник гонит скакуна.

Аль-Тиримма, поэт VIII века, клеймит своих врагов тамимов яростной насмешкой: «Если бы блоха, оседлав вошь, напала на обе боевые шеренги тамимов, они, конечно, обратились бы в бегство!» Выразительна карикатурная характеристика разбитого врага, вынужденного отступать: «Тогда они, мои противники, отступили медленным шагом, как несущие воду у канала верблюды, шлепающие по грязи».

К лучшим произведениям арабской любовной лирики принадлежит касыда уже известного читателю поэта Имруулкайса. Это фривольный рассказ о любовных приключениях (поэт рассказывает, как он «наставил рога»), о том, что в его времена было далеко до строгих моральных норм, пришедших позднее с исламом. Если у современных бедуинов считается зазорным даже упоминать об отношениях между мужчиной и женщиной, то в древ- неарабских касыдах описание любовных похождений было чем-то само собой разумеющимся.

О, сколько дней и ночей
Провел в утехах я любовных с женщиной,
Стройной, как статуя, и нежной!
Тому, кто рядом с ней лежал, ее лицо светило.
Так светить не может в лампе густо пропитанный фитиль.
Ее грудь излучала жар, как очаг, раздуваемый ветром.
Красавица была так похожа на тебя.
Наши одежды ночью лежали рядом.
Мягким, как кучка песка, с которой играет ребенок,
Было ее нежное тело во время ласк.
Когда она отходила в сторону,
Как колыхались ее бедра,
А когда нерешительно возвращалась обратно,
Каким ароматом веяло от нее.
Я снимал с нее одежды, и она стояла совершенно нагая.
Она легко склонялась ко мне, не как гора мяса.
Когда ее племя было в Ятрибе, с Адраата, с горы
Я смотрел на них — на очаг моей любимой.
При свете кротких звезд, которые, как огни монастыря,
Указывают страннику путь на родину, я видел пламя ее очага.
Когда ж ее семья заснула, пробрался к ней я тихо так,
Как поднимаются в воде пузыри.
Она воскликнула: «Ко мне ты не входи! Иль хочешь ты
Покрыть меня позором? Не видишь разве ты вокруг
Ни сплетников, ни подлых шептунов?»
Ответил я: «Бог видит, что от тебя теперь я не уйду.
Здесь я отдохну, здесь преклоню главу
И телу усталому дам отдых».
Аллахом клялся я, и пусть была та клятва ложной,
Я говорил: «Ты можешь мне поверить — у костра все спят».
Так говорили мы попеременно. Любимая стояла предо мной,
Как обильная и гибкая виноградная лоза.
Пылая, я привлек ее к себе и в ухо ей шептал,
Пока упрямица не уступила мне. Блаженства высшего минуты ...
Когда поднялся я с ложа любви, ее супруг стоял уж рядом,
Дрожа от бешенства, ругаясь и сопя.
Ревел он, как молодой верблюд, которого петлею душат.
Хотел меня он умертвить. Не тут-то было.
Попробовал бы он! Неподалеку лежал мой меч.
Были со мной и стрелы, острые, как дракона зубы.
Как мог бы он меня убить? Ни копья, ни пики, ни меча
Бедняга не имел с собой.
Как мог бы он меня убить? Отраду души его супруги.
Целебной мазью для шелудивого верблюда была моя болтовня.
Да и сама Сальма знает, хоть он ее супруг:
Он может сотрясать словами воздух,
Но действовать не может никогда!

В следующем стихотворении поэт Мутамим рассказывает о своей воображаемой смерти среди безлюдья и молчания пустыни. Примечательно, что самое мрачное настроение, связанное со смертью, переходит в истифхар —  самовосхваление, характерное для бедуинских поэтов.

О горе мне! Долгогривая гиена, обросшая густой шерстью,
Ковыляя на трех ногах, приближается к моему трупу.
Она уже давно наблюдала за мной и озиралась вокруг, ибо мой Предсмертный хрип пугал ее и в то же время я возбуждал ее алчность.
Она долго терзает мое тело, а остатки тащит в чащу своим детям.
И ни одна живая душа не прогонит ее.
Был бы в моей правой руке меч, я ударами отогнал бы ее
И не позволил бы ей сожрать беззащитного человека.
Я бился бы так, что мои удары отсекли руки героя, как
Дерева волшебного плоды.


Традиция слагать касыды дошла до наших дней. Бедуины знают и любят поэзию. Правда, многие из них умеют превосходно читать касыды, но мало кто владеет искусством их сочинять. По содержанию современные касыды мало чем отличаются от классических образцов. Как и раньше, воспеваются героизм, благородство и щедрость, любовь к женщине и связанные с ней страдания; снова и снова в стихах бедуинов звучит тема грабительских набегов, борьбы между племенами, войны не на жизнь, а на смерть. Сейчас несколько изменилось построение касыд Сначала рассказчик проговаривает прозаический текст, который служит как бы введением к рифмованной части. Чередуются речь (калам) и стих (буйют).  

Касыды представляют большую ценность для исследователя бедуинов благодаря историчности и достоверности описываемых в них событий. Например, одна из касыд (Центральная Аравия) повествует: «Однажды бени халид вели войну с бени джушам. Когда бени халид потребовали, чтобы бени джушам платили им дань, все вожди последних единодушно отказались. Они решили направить посольство с сообщением, что платить не будут. Когда те об этом узнали, они очень разгневались. Вождь приказал бить в барабаны и седлать коней. Приблизившись, они напали на стада верблюдов. Тогда бени халид схватились с бени джушам, да так, что в течение трех дней видны были лишь сверкающие мечи и хлещущая кровь. Бени джушам убили эмира халидов и ограбили их шатры; стали слышны вопли и жалобы. Наконец, они уничтожили всех всадников, всех храбрецов и даже маленьких детей. Все случившееся действительно было, и об этом Аль-Обади, который принадлежал к бени джушам, написал следующее стихотворение».

К этому рассказу примыкают 17 стихов о войне между племенами, которая имела место в истории бедуинов. Совокупность литературных памятников Арабского Востока дает возможность с большим трудом, как мозаику, воссоздать картину исторического прошлого кочевников.

Перемены в положении шейхов

Настало время представить читателю ведущих лиц бедуинского общества, которые постоянно упоминаются в касыдах: шейхов, военных предводителей, племенных судей, а также познакомить читателя с такими традиционными институтами арабских кочевников, как гостевое право, право убежища, кровная месть, грабительский набег.

Центральной фигурой, несомненно, является шейх, роль которого как предводителя общины определяется прежде всего его личными качествами. Он должен отличаться смелостью, щедростью, гостеприимством, чувством справедливости, обладать искусством речи, хорошо знать состояние пастбищ и колодцев, уметь устанавливать отношения с соседними племенами и заботиться о гармонии и единстве в руководимой им общине.  

В число многочисленных обязанностей шейха входит и дипломатическая обязанность — представлять свое племя во внешних сношениях. Есть основания полагать, что на начальных этапах развития бедуинского общества выбор вождя определялся исключительно его качествами, то есть члены племени избирали наиболее способного и достойного из своей среды шейхом. Учитывая то, что бедуины очень высоко ценят благородное происхождение и гордятся предками, можно считать, что с течением времени сложился обычай постоянно избирать шейха из определенного «дома», то есть из определенного рода. Его должность стала наследственной. У каждого рода появилась своя «семья шейхов», из которой выходят руководители племен. Но это отнюдь не значит, что шейхом обязательно становится старший сын. Практика показывает, что им может быть наиболее подходящий кандидат из «семьи шейхов»: один из младших сыновей, дядя, племянник, брат или соратник умершего вождя, — но непременно член правящей «семьи шейхов».

Решающее слово при выборе вождя принадлежит совету племени (маджлису), куда входят старейшие и наиболее опытные люди общины; их суждение в известной мере воплощает общественное мнение.

Бывает и так, что энергичный претендент захватывает должность шейха силой и уже потом обеспечивает себе поддержку соплеменников. В борьбе за власть среди членов «семьи шейхов» нередко разыгрывались кровавые трагедии.

Буржуазные ученые часто характеризуют шейха как primus inter pares («первый среди равных»), однако в действительности это не так. Шейх принадлежит к самым богатым членам племени, иначе он не сможет выполнять возложенные на него функции. Бедный не может быть щедрым. Чтобы соответствовать предъявляемым ему требованиям, шейх должен иметь преимущества, которые укрепляли бы его экономическое положение. Он взимает дань с покоренных племен и селений, собирает пошлины с караванов, проходящих через территорию племени. Он имеет право на часть добычи, захватываемой во время грабительских набегов; у него есть рабы, которые обязаны безвозмездно трудиться на него, и, наконец, он может требовать от соплеменников подношений, если надо достойно принять гостей. При таком положении вещей, конечно, не может быть и речи о «первом среди равных».

Могущество шейха зависит от величины и политической силы того племени, к которому он принадлежит. Ниже читатель познакомится с некоторыми вождями племен.

У шейха нет какого-либо особого знака или внешних признаков, отличавших бы его от других, рядовых, членов племени; он не имеет официальных титулов. Лишь во времена турецкого владычества тем вождям, которых хотели отличить, чтобы привлечь на свою сторону, присваивали титул «бей» или «паша». К шейху обычно обращаются по имени, иногда употребляют оборот «тау-иль аль-умр» («живи долго», «долгих вам лет»). Шейху всегда предлагают почетное место в мужском шатре.

Одним из самых знаменитых вождей был Хатим ат- Таййи, шейх древнего племени тайй (VII век). Это племя некогда было столь могущественным, что его именем до сих пор называют многие арабские народы. На всем Востоке Хатима ат-Таййи почитают как в высшей степени гостеприимного человека. К тому же он был и одаренным поэтом, чье имя стало известно и в Европе благодаря «Западно-Восточному дивану» Гёте. Арабы рассказывают многочисленные истории об этом бедуинском властителе. Среди них есть и такая. «Однажды на лагерь Хатима ат-Таййи напали разбойники из враждебного племени. Бой был неудачным для таййи, они были вынуждены бежать и были рассеяны. В бегстве искал спасения и Хатим. Едва он разбил шатер в безопасном месте, как к нему явилось посольство от византийского императора Ираклия, чтобы купить у него знаменитую кобылицу. Поскольку у Хатима не было ничего съестного и не осталось никаких животных, кроме этой кобылицы, он приказал убить ее, чтобы подобающим образом принять гостей. Лишь спустя некоторое время, как этого требует обычай пустыни, гости изложили цель своей миссии. Хатим в замешательстве ответил, что кобылица не продается. Гости не были удовлетворены ответом и, ссылаясь на гостевое право, потребовали, чтобы кобылицу преподнесли в подарок. Тогда Хатим ат-Таййи вынужден был сознаться, что именно ее мясом он потчевал дорогих гостей».

В первые десятилетия XX века влиятельное племя рувала возглавлял шейх Нури ибн Ша'лан. Племя в то время насчитывало 35 тысяч человек и владело 350 тысячами верблюдов. Нури был по призванию воином; шейхом он стал благодаря бесчисленным набегам на шаммаров. Его жены родили ему 82 ребенка, в том числе 37 сыновей. К. Расван встречался с ним в 20-х годах и рисовал его. С портрета на нас смотрит седобородый старец с лицом, изборожденным морщинами и глубоко запавшими зоркими глазами; его профиль напоминает хищную птицу.

В 1902 году в борьбе за власть Нури застрелил своего двоюродного брата Миш'аля ибн Саттама, а в 1905 году приказал умертвить родного брата Фахада и завладел его имуществом, в том числе 3 тысячами верблюдов и 11 лошадьми, а также священным знаком племени, который берут в бой, — «отфой». Сыновья обеих жертв не раз пытались отомстить Нури ибн Ша'лану за смерть своих отцов, но напрасно. Как замечает М. Оппенгейм, из-за этой кровавой вины на протяжении всей жизни он подвергался преследованиям и ни разу даже не смог спокойно поесть. Все его сыновья стали жертвами кровной мести. В 1910 году Нури ибн Ша'лан вступил в конфликт с турецким пашой в Дамаске, поскольку рувала грабили обширные стада друзов. Он был схвачен и до 1912 года находился в заключении, но, когда его помиловали, снова взялся за оружие, возглавив рувала. Во время первой мировой войны вместе с воинами своего племени он сражался против турок на стороне англичан и 1 октября 1918 года вместе с ними вступил в Дамаск. Нури ибн Ша'лан, как сообщает А. Музиль, имел значительное состояние, в том числе земельные угодья в различных оазисах, несколько автомобилей и большой дом в Дамаске, где, покинув племя, он доживал свои годы и скончался в 40-х годах.

Иногда у арабских скотоводов и женщины пользовались большим общественным авторитетом. Примером тому служит Туркийе, тетка Нури Ша'лана и вдова предшествующего вождя рувала Соттам ибн Хамада. После смерти супруга она довольно эффективно препятствовала попыткам своего племянника Нури захватить власть и в течение нескольких лет руководила рувала. А. Музиль пишет об этой женщине-вожде, что ее слово было законом. Она славилась гостеприимством, в ее шатре часто бывали люди. Абта, дочь шейха шаммаров Бенейе, не хуже мужчины руководила заседаниями совета племени.

В наши дни положение бедуинских вождей сильно изменилось благодаря влиянию многих факторов современного развития. Уже в XIX веке турки, награждая титулами и высокими окладами, превращали в своих чиновников тех бедуинских вождей, с помощью которых они хотели удержать в повиновении основную массу кочевников. Например, старые вожди шаммаров Ферхан и Фейсал, а также шейх рувала Соттам ибн Хамада получили титулы «пашей» (впрочем, они не стали от этого особенно дружелюбно относиться к туркам). Перевод бедуинских племен на оседлость, к чему так стремились турецкие властители, так и не удалось осуществить при помощи военной силы.

Первая мировая война завершилась на Ближнем Востоке разгромом Османской империи британско-арабскими войсками. Несмотря на то что державы-победительницы — Франция и Великобритания — обещали после войны предоставить арабам возможность самостоятельного политического развития, они готовили колониальное порабощение этих народов и скоро осуществили свои планы. На конференции в Сан-Ремо Франция получила мандат на Сирию и Ливан, в то время как Великобритания обеспечила себе господство в Трансиордании, Ираке, Египте.

Новые власти приняли энергичные меры против бедуинских племен, чтобы ослабить их и подчинить своему контролю. Они проводили более гибкую политику по отношению к вождям племен, чем турки, и им удалось использовать в своих целях некоторых влиятельных шейхов. С одной стороны, здесь не обошлось без сильных средств давления: ликвидации наследственных привилегий, например, запрещения грабительских набегов и рабовладения, а также отмены права взимания дани. С другой стороны, вождей подкупали, предлагая им заманчивые сделки. Например, шейхам была предоставлена возможность одним росчерком пера получать крупные земельные владения: за ними записывалась часть угодий племени, если они заявляли о своей готовности выполнять требования колониального правительства. Уже тогда некоторых шейхов утверждало центральное правительство. Это означало окончательный разрыв с традицией: шейх превращался в государственного чиновника. Однако такое положение было характерно для влиятельных вождей больших племен или племенных союзов, насчитывавших десятки и даже сотни тысяч человек. Верховный вождь племенного союза, состоящего, например, из четырех племен, назывался «шейх маша'их» («вождь вождей»). Одним из них был Аджиль аль-Явер. Он вышел из семьи шейхов аль-Джерба, а верховным правителем всех шаммаров стал в 1922 году и превосходно приспособился к требованиям времени. По сообщениям М. Оппенгейма, иракское правительство поручило Аджилю аль-Яверу охранять месторождения нефти и нефтепровод в районе Мосула и поставлять рабочих на строительство железной дороги между Мосулом и Багдадом. Это, естественно, обеспечивало ему значительные доходы, и, кроме того, он получал от правительства ежемесячную субсидию в размере 150 динаров (примерно 1500 марок). Таким образом, он получал обильное вознаграждение за утерянные доходы и занимал положение, которое коренным образом отличало его от бедуинских шейхов прежних времен. Англичане столь высоко оценивали его заслуги, что пригласили в 1937 году в Лондон на торжества по случаю коронации короля. Путешествуя по Европе, он посетил и Германию, пробыв несколько недель в Берлине. После смерти Аджиля «вождем вождей» стал его сын Ахмед, родившийся в 1925 году. 14 июля 1958 года был свергнут реакционный проанглийский режим короля Фейсала II и премьер-министра Нури Сайда. Тогда же была провозглашена Иракская Республика. Первым главой стал генерал-майор Абдель Керим Касем. Попытка переворота, имевшего целью свержение правительства, была сорвана армией и народом. Ахмед аль- Аджиль принимал деятельное участие в контрреволюционном путче в Мосуле в начале 1959 года, руководимом полковником Шавафом, которого арестовали и затем казнили. Шейх Ахмед аль-Аджиль и тысячи людей из его окружения бежали через сирийскую границу. Множество участвовавших в боях шаммаров погибло.

Военный трибунал заочно приговорил вождя шаммаров к смертной казни. Это место занял его двоюродный брат Миш'ан аль-Фейсал, утвержденный правительством Багдада. Верховным шейхом племени он был до самой смерти (в 1968 году). К этому времени обстановка в стране сложилась таким образом, что впавший в немилость Ахмед аль-Аджиль смог вернуться на родину и снова стать верховным вождем всех шаммаров.

В гостях у «вождя вождей»

А теперь побываем у шейха Миш'ан аль-Фейсала, с которым я познакомился в 1962 году. Когда я приехал в Мосул, крупнейший город Северного Ирака, был как раз пост. Перед этим по дороге из Багдада я заехал в Гейаре, где постоянно живет шейх Миш'ан. Его резиденция с большими глиняными постройками расположена среди плантаций, орошаемых водой из Тигра с помощью насосов, снабженных моторами. Мне сказали, что шейх шаммаров выехал по делам в Мосул и остановился в отеле «Рафидайн». И вот я сижу в холле отеля на мягкой кожаной софе и жду, когда важному лицу будет передано мое рекомендательное письмо. Я осмотрелся. Справа около темного цвета стойки для регистрации стеклянная дверь с косой надписью «Американский бар», затем устланная коврами лестница, ведущая наверх, возле нее вертящаяся дверь в ресторан. Однако до обоняния и слуха гостей отеля не доносятся ни запахи еды, ни стук приборов. Ведь сейчас рамадан, месяц поста: блюда и напитки будут подаваться только после захода солнца.

Стройный подвижный человек в традиционной одежде быстро спускается по лестнице. Я поднимаюсь с софы навстречу его приветствию: «Меня зовут Абдуллах Яхья, я секретарь шейха шаммаров. Он ждет вас наверху. Пожалуйста, следуйте за мной». Он ведет меня на второй этаж на террасу, залитую солнцем, куда выходят несколько комнат. Из средней двери появился шейх Миш'ан аль-Фейсал, мужчина богатырского телосложения, с окладистой черной бородой, со шрамом поперек лба. Густым басом он произносит слова традиционного приветствия. Мы усаживаемся в кресла, стоящие вокруг низкого столика. Я нахожусь между шестидесятилетним шейхом шаммаров и темнокожим бедуином, под его бурнусом угадывается кобура пистолета. «Ага! Это — телохранитель», — подумал я. Напротив нас садится симпатичный секретарь, с которым позже у нас установились весьма дружеские отношения.

После нескольких минут вежливого молчания я передаю привет от декана факультета Багдадского университета, где учусь, и напоминаю о рекомендательном письме. Шейх Миш'ан передает письмо секретарю, и тот зачитывает его. В то время как все внимательно слушают, на террасу входят три бедуина и присоединяются к нам.

— Как я понял, ты намерен пожить с нами некоторое время в степи, — обращается Миш'ан ко мне. —  Ты для нас желанный гость, и ты можешь жить среди шаммаров сколько тебе захочется. Ты увидишь стада, будешь ездить на верблюдах, узнаешь и сфотографируешь все, что пожелаешь... Но... — и здесь он сделал паузу, которая притушила мою первоначальную радость по поводу полученного разрешения.

— Но сейчас время неблагоприятное. Сейчас месяц поста — рамадан. Бедуинам будет очень тяжело достойно принять гостя. Мы ослаблены голоданием и жаждой и не так веселы, как обычно. Сейчас не время для гостей.

Остальные при этих словах одобрительно кивали головами. Увидев мое разочарованное лицо, шейх Миш'ан ободряюще добавил:

— Приезжай к нам на конец поста и оставайся сколько тебе заблагорассудится! Много лет назад у нас уже побывал немец. Его звали барон Макс, и он был добрым другом моего отца.

Читатель, наверное, уже догадался, что шейх Миш'ан назвал «бароном Максом» Макса фон Оппенгейма. В конце аудиенции верховный вождь шаммаров диктует подробный ответ декану, вручает его мне, и я прощаюсь со всеми.

Дальше все происходит так, как предложил мне шейх: я снова являюсь в установленное время в отель, а потом на несколько недель еду в гости к шаммарам. В весенние месяцы шейх Миш'ан живет в огромном шатре в степи Джезира приблизительно в 80 километрах к западу от Тигра. Лагерь состоит из дюжины небольших шатров, неподалеку от большого шатра находится глинобитная постройка, куда Миш'ан поселил Манифу, самую молодую жену, с ребенком. Шейх привез повара и многочисленных слуг. Его первая жена живет с детьми в деревне к северу от гор Синджара, а вторая — в Гейаре, на Тигре. Позже, уже после того как я покинул шаммаров, шейх Миш'ан женился в четвертый раз на восемнадцатилетней красавице родом из Сирии. Наверное, это не случайно.

В большом шатре шейха постоянно кого-нибудь встречаешь — в основном членов племени шаммар, но бывают и представители других иракских племен и их вожди, которые приезжают засвидетельствовать свое почтение верховному правителю шаммаров, и им всякий раз оказывается подобающий прием. Благодаря знакомству с вождями отдельных племен шаммаров мне удалось собрать ценные данные о численности и районах их расселения. Я получил также приглашения в самые различные лагеря бедуинов, рассеянные по обширной области Джезира. О том, как верховный глава шаммаров усыновил меня, я подробно описал в своей вышедшей в 1964 году книге «Абдалла у бедуинов». А было это так.

Прошло две недели с тех пор, как я поселился в качестве гостя в черных шатрах шаммаров. Все это время они оказывали мне многочисленные почести, что было связано для моих хозяев с определенными расходами. Наконец они нашли практическое решение — приняли меня в свое племя. Несомненно, это большая честь, и еще сегодня я горжусь тем, что у меня есть имя Абдалла Миш'ан аль-Фейсал. Для бедуинов это был, очевидно, кратчайший путь, чтобы избежать тех неудобств, которые были связаны с древним этикетом кочевников. Ведь когда я входил в шатер, все поднимались с ковра в знак высокого уважения к гостю, когда я выходил, повторялась та же процедура. Стоило мне закончить еду, как все тотчас же переставали есть. Как я позже понял, все это было для многих весьма обременительно.

Разумеется, бедуины принимают в свои ряды не каждого. Предварительно он должен подвергнуться, хотя и незаметным, но очень серьезным испытаниям. Я должен был участвовать вместе с ними в скачках. На горячих скакунах, без уздечки и стремян я стрелял по мишеням — жестяным банкам, расставленным в песках пустыни.

Каждое попадание вызывало ликование, в особенности у женщин и детей, которые издали наблюдали за всем происходящим. Во время сильных песчаных бурь я помогал крепить шесты в большой палатке вождя племени. Это требовало предельного напряжения физических сил. Нередко случалось так, что при падении шеста гибли обитатели шатра. Наконец настал день, когда собравшиеся у лагерного очага старейшины пригласили меня в свой круг, и главный шейх обратился ко мне с торжественными словами: «Перед лицом собравшихся здесь лучших людей я нарекаю тебя именем Абдалла и как своего сына присоединяю тебя к моим сыновьям. В знак моего благоволения прими этого жеребца». При этих словах черный Хамуд ввел в шатер коричневого скакуна и вручил мне повод. Прежде чем я успел разглядеть коня, шейх шейхов шаммаров поднялся со своего места и трижды поцеловал меня. Нас окружили собравшиеся, некоторые в знак радости стреляли в воздух. В этот момент я не только получил звучное имя Абдалла Миш'ан аль-Фейсал ибн Ферхан ибн Сфук ибн Фарис ибн Хмейди ибн Медшрен ибн Мешалс ибн Гренис ибн Ферхан ибн Мухаммад ибн Абдалла, но одновременно приобрел и девять братьев, шестнадцать сестер, двенадцать дядей, а кроме того, бесчисленное количество двоюродных братьев и сестер. Среди прочего я получил право приобретать товары без денег; после жатвы все это списывалось со счета моего отца — бедуина.

Часто шейх покидал лагерь, направляясь в своем ярко-красном «шевроле» в сопровождении многочисленной свиты в Мосул или в Багдад для переговоров с властями или бизнесменами. Шейх Миш'ан — один из богатейших землевладельцев Ирака: ему принадлежало около 40 тысяч гектаров угодий. Разумеется, он сдавал землю в аренду. Арендаторы в соответствии с контрактом отдавали часть собранного урожая. Его состояние хранилось в банках и исчислялось миллионами. Одевался шейх просто, ходил в стоптанных туфлях на босу ногу. Но зато он был гурманом, любил вкусно и обильно поесть. Его турецкий повар — самое важное лицо из всей прислуги. В отелях, где останавливался шейх, для него готовили отдельно.
Однажды я обедал вместе с ним в лучшем отеле столицы. Взгляды присутствующих, как стрелы, летели на наш стол.

Любопытно — ведь шейх Миш'ан даже здесь не пользуется ножом, вилками и другими необходимыми для еды предметами. Результат его страсти к еде — непомерная тучность. Шейх неповоротлив, страдает тромбозом, поэтому он доволен, когда может удобно расположиться на ковре, лучше всего в полулежачем положении. Он не курит, подобно другим бедуинам, но охотно пьет кофе и всегда громогласно участвует в вечерних беседах у лагерного костра. Утром, в то же самое время, когда мы совершаем свой скромный туалет, слуга красит шейху усы и гладко бреет голову.

Шейх Миш'ан позволяет себе роскошь иметь еще одного повара, который с утра до вечера занят лишь тем, что в мужском шатре готовит кофе. Этого «церемонийrейстера»  зовут Маджид, бедуины именуют его «кахвачи». Он не из племени шаммар, а принадлежит к бедуинам мунтефик в Среднем Ираке. Каждый уважающий себя шейх считает для себя престижным делом угостить всякого пришедшего к нему в шатер. Многочисленная утварь, необходимая для приготовления кофе, стоит очень дорого, приобрести ее может лишь состоятельный человек. Желая особо подчеркнуть чье-либо гостеприимство, бедуины говорят: «Его кофейник всегда полон».

Кофейная церемония начинается с поджаривания зеленых зерен. Их всегда должно быть в запасе в достаточном количестве. Железный тигель с зернами помещают в очаг на угли и поджаривают до тех пор, пока зерна не приобретут темно-коричневый оттенок. Чтобы они не сгорели, кахвачи специальной железной ложкой помешивает их. Жар поддерживается ручными мехами. После того как бобы достаточно поджарятся, их пересыпают в медную ступку и пестиком измельчают в тончайший порошок. Мелодичный звон ступки, как звук колокола, доходит до самого дальнего уголка лагеря, и каждый, кому хочется отведать кофе, воспринимает этот звук как приглашение. Кофе пьют лишь мужчины, женщины довольствуются очень сладким чаем. В то время как кофе превращают в порошок, в огромном, с очень длинным носиком кувшине кипятится вода. Кахвачи всыпает в нее порошок. Над краями кувшина моментально поднимается темная пена. Немного жидкости шипя падает на раскаленные угли, и аромат кофе распространяется по всему шатру. Напиток затем переливают из одного медного кувшина в другой, причем каждый последующий меньше предыдущего. Все это делается постепенно, без спешки, потому что в каждом кувшине должен оставаться осадок. Ситечко не употребляется. Наконец, напиток переливают в маленький серебряный кувшин с удлиненной ручкой, из которого очень удобно наполнять чашки. Теперь в кувшин кладут несколько зернышек кардамона, тропического корня, который придает горькому арабскому кофе особый аромат. Наконец, кахвачи снимает пробу с готового напитка; раньше это еще доказывало и то, что кофе не отравлен. Теперь элегантным жестом кофе наливают в чашку, причем длинная тонкая струя черной как смола жидкости на миг как бы застывает в воздухе на миг как бы застывает в воздухе.

Первую чашку — как правило красивого тонкого фарфора, — наполненную едва ли на треть, подают самому уважаемому гостю. Он шумно прихлебывает обжигающий напиток, и ему тотчас же предлагают вторую чашку, и так далее до тех пор, пока он вращательным движением руки не возвращает ее. Затем, произнеся слова благодарности: «Ишт» («Ты должен жить»), показывает, что он вполне удовлетворен. Далее наступает очередь сидящего рядом, а потом следующего, и так до тех пор, пока все не отведают живительной влаги. Привыкнув к этому необычайно горькому напитку, я нахожу, что он освежает даже в самую сильную жару.

Если хотят сильно наказать человека, по тем или иным причинам нарушившего неписаный закон пустыни, ему вместо кофе предлагают воду. Это означает для него неслыханный позор, и он понимает, что его присутствие в шатре более нежелательно. Когда я пил кофе у шейха Миш'ана, воду никому не предлагали, по крайней мере в моем присутствии, хотя порой дело и доходило до жарких словесных перепалок.

Правительство поручило шейху Миш'ану уговорить бежавших в 1959 году в Сирию шаммаров возвратиться на родину. Способствуя этому, иракские власти изъявили готовность выплатить в качестве вознаграждения за утерянное во время бегства имущество определенную денежную сумму каждому вернувшемуся бедуину, чтобы он мог приобрести себе шатер, необходимую утварь и животных. Дело пошло на лад; тысячи шаммаров вернулись в Ирак. Точный размер компенсации определял шейх Миш'ан. Дискуссии на эту тему длились целыми ночами, страсти накалялись до предела: кое-кто чувствовал себя обделенным. Когда темперамент горячих бедуинов перехлестывал через край, шейх громовым голосом призывал к спокойствию. Не подлежит сомнению, что, возложив на него эту функцию, правительство дало ему в руки такой инструмент власти, который не имел ни один из прежних вождей шаммаров. Приводимые каждым бедуином данные об утраченном им имуществе должны были подтверждаться свидетелями. При переговорах постоянно присутствовали судьи племени. Они взвешивали каждый факт, но последнее слово оставалось за шейхом Миш'аном. Тому, кто заявлял о своей лояльйости по отношению к багдадскому правительству, секретарь вручал чек, по которому тот получал в Мосуле деньги на обзаведение новым хозяйством.

В связи с этим репатриантов регистрировали, и они впервые в жизни получали паспорта, становясь гражданами Иракской Республики. Правительство предоставило шаммарам некоторые привилегии и права: их не призывали в армию, а они могли вступать в нее добровольно; они имели право носить оружие; в поисках пастбищ им разрешалось без визы переходить границу.

Хотя Абу Фахд (так бедуины называли своего шейха — по имени его старшего сына Фахда) в отношениях с соплеменниками весьма охотно напускал на себя добродушный вид патриарха, дистанция между ним и простыми бедуинами была весьма заметна. Они видели в нем представителя власти, который хоть и знал хорошо их проблемы, но не защищал их коренных интересов. Мне вождь шаммаров постоянно демонстрировал одни лишь светлые стороны жизни его подчиненных. Нищета и нужда, распри и социальные трения внутри племени по возможности скрывались от меня. Я вскоре заметил, что простые бедуины чувствовали себя гораздо свободнее, когда шейх покидал лагерь, отправляясь в поездку. Меня удивляло, что они относились ко мне с доверием, хотя я был известен им под именем Абдалла Миш'ан аль-Фейсал, полученным при усыновлении. Вероятно, бедуины понимали, что, несмотря на имя, душой я был на их стороне.

Мне удалось познакомиться с шестью моими братьями (а всего их было девять), которых я приобрел автоматически, будучи принят в племя. Точное число моих бедуинских сестер я и поныне не знаю. Фахад, старший из братьев, прибыл однажды с визитом из селения Рабия, находящегося на границе с Сирией. Он был скромен, неловок и в присутствии отца весьма сдержан. Мухаммед, второй по рождению брат, учился в офицерском колледже в Багдаде, и его я видел только один раз, в Мосуле. В его поведении сквозила гордость тем, что он пошел дальше брата. Третий сын Миш'ана произвел на меня неблагоприятное впечатление. Болезнь бедра мешала ему ходить, и он все время проводил в женском отделении шатра в полном безделье, по-господски командуя слугами. Он с грехом пополам выучился читать и писать и жил как настоящий тунеядец.

Больше всего мне понравились Зари и Музахем. Зари, очень подвижный мальчик лет двенадцати, учился в школе-интернате. Он регулярно приезжал в лагерь и носился вместе с другими бедуинскими подростками, как жеребенок. Музахем — старший сын третьей жены Миш'ана, мальчуган лет шести-семи, со сверкающими черными глазами и нечесаной копной волос. Мальчик прекрасно понимал, что он признанный любимец отца, и вел себя соответственно. Самому младшему Абдель Кериму было несколько месяцев, и мать кормила его грудью.

У шейха было пятнадцать братьев, и у каждого имелось по нескольку жен и по многу детей. Читатель может себе представить хотя бы приблизительно размеры семьи шейха!

Все кровные родственники шейха шаммаров имеют право покупать товары в кредит у торговцев на окрестных рынках. Сумма записывается в долговую книгу, а расчет производится чеками ежегодно после сбора урожая. Со слугами, а также с писарем, поваром, шофером, телохранителем и т. д. шейх и его родственники расплачиваются далеко не так аккуратно, как с торговцами. Некоторые из них по многу лет не получали денег наличными. Правда, их кормили; по большим праздникам они получали в подарок что-нибудь из одежды или продуктов питания, но регулярно и точно их труд никогда не оплачивался. Часто они жаловались мне на это.

Освобождение рабов

В свите Миш'ана есть темнокожие бедуины. Это бывшие рабы, чьи предки были вывезены из Африки. С тех пор они находятся на службе у шейхов шаммаров. Так, предки Хамуда были родом из Эфиопии и проданы рабовладельцами на Аравийский полуостров. Хамуд — телохранитель шейха, хорошо тренированный мужчина лет сорока, стройный, с темно-коричневой кожей и аккуратно подстриженной клинообразной бородкой, придающей его худому лицу строгий благообразный, а порой даже мрачный вид. Он жил вместе с женой, также африканского происхождения, и с детьми в маленьком шатре, стоявшем рядом с шатром шейха. Он всегда был около Абу Фахда, сопровождал его во всех поездках, постоянно имел при себе пистолет и карабин.

Рабовладение с давних пор прочно укрепилось в обществе бедуинов. В данном случае речь идет о патриархальном домашнем рабстве, которое вряд ли можно отождествлять с античным рабовладением. Рабы у бедуинов всегда составляли меньшинство по отношению к основной массе членов племени, они были преимущественно телохранителями вождей, сопровождая их в грабительских набегах и военных походах и прислуживая в шатрах во время трапез. Жены и дочери рабов были служанками в женском отделении шатра. М. Оппенгейм в описании путешествия по Месопотамии в конце XIX века отмечал, что господа хорошо обращаются с рабами. Им дают лошадь и оружие; их верность и смелость вошли в пословицу. В литературе встречаются сообщения о том, что рабам поручали даже взимать пошлину или дань; тем самым в их руках сосредоточивалась определенная власть, которая поднимала их над простыми свободными бедуинами. Можно сказать, что могущество господ бросало отблеск и на привилегированных рабов.

Когда способные носить оружие мужчины выступали из лагеря в военный поход, рабам поручалась охрана женщин и детей.

Очень строго следили за тем, чтобы рабы никогда не женились на дочерях свободных бедуинов, и ни один бедуин не брал в жены дочерей рабов. Рабы вступали в брак только в своей среде, и их дети обычно оставались на службе у владельцев их родителей.

После первой мировой войны в некоторых арабских странах рабовладение постепенно запрещалось, но фактически еще долго сохранялось, а в отдаленных районах его, наверное, можно встретить и сегодня. Прекратилась и работорговля. Лишь очень редко можно услышать о существовании нелегальных невольничьих рынков, прежде всего в Саудовской Аравии. В этой стране закон об уничтожении рабства был принят лишь в 1962 году.

У сегодняшних бедуинов потомки рабов, кроме внешнего вида, вряд ли отличаются от остальных членов племени. Они носят ту же одежду, говорят на том же языке, переняли все их нравы, обычаи и нормы поведения. Внутри племени к ним относятся как к равноправным членам, хотя еще и сохранилась эндогамия. Я смог даже установить, что у шаммаров некоторые бывшие рабы — более влиятельны и богаты, чем масса простых бедуинов. Зийаб, например, получив свободу, стал самостоятельным и вместе с братом завел транспортное дело. У них было несколько грузовиков, и они лишь изредка навещали своего бывшего господина. Несомненно, что для бизнеса им пригодились те связи, которые они установили с различными представителями администрации, торговцами и т. п. Зийаб, как мне показалось, гораздо лучше приспосабливался к новым обстоятельствам, чем остальные шаммары. Он ревностно заботился о том, чтобы все его дети посещали школу. Неожиданно для шаммаров он стал выращивать мясной скот в небольшой деревушке на Тигре. Для бедуина такая инициатива была революционной. В течение нескольких лет бывший раб стал предпринимателем, потому что он не был отягчен грузом традиционных представлений кочевников.


Похищение скота было тогда почетным делом

Другой ведущей фигурой бедуинского общества в прошлом был акид, предводитель грабительского похода, его еще именуют военным вождем. В современном арабском словоупотреблении слово «акид» обозначает «полковник». Следует сделать еще один экскурс в лингвистику. Широко распространенное слово «рацция», обозначающее неожиданное, молниеносное нападение, арабского происхождения. Оно происходит от слова «газв», что значит нападение или набег с целью захвата добычи. «Гази» — это тот, кто участвует в грабительском походе. Уже одно это обстоятельство показывает, что газв в глазах бедуинов было законным и почетным делом. Вести войну против враждебных племен, похищать их стада с помощью хитрости считалось у бедуинов неотъемлемым правом. Такое отношение к газв они воспитывали у детей. Подростков поощряли, если они искусно воровали скот, а того мальчика, которому удавалось ускользнуть от преследования, хвалили и награждали. Выходец из бедуинов Абдель Латиф Ша'алан, с которым я учился в Багдадском университете, провел свое детство в степи. Он рассказал, как вместе с другими подростками украл овцу у чужого племени. По этому поводу взрослые устроили для детей праздник, чествовали их как героев, а потом все присутствующие съели похищенную овцу.

Существовало три основных типа газв: 1) грабительские походы, в которых участвовала небольшая группа мужчин — пеших, на конях или верблюдах, — для того чтобы ограбить племя, расположившееся неподалеку от их собственного пастбища; 2) грабительские походы с участием множества всадников, во время зимних дождей, для захвата прежде всего верблюдов и мелкого скота; 3) грабительские походы, предпринимавшиеся на верблюдах, в сухой период, на большие расстояния, для захвата верблюдов.


Грабительским походом командовал акид — предприимчивый мужчина, от которого требовалось хорошо знать дороги, быть смелым, справедливым при распределении добычи и иметь «легкую руку». Акида, конечно, нельзя отождествлять с шейхом. Бедуин, выполнявший функцию акида, не имел привилегированного положения в обществе. Во время грабительского похода он был облечен диктаторской властью, но после окончания предприятия у него эта власть отбиралась, и он снова становился рядовым членом племени. Иногда благодаря особо удачным грабительским походам акид приобретал такой социальный престиж, что мог даже претендовать на пост шейха. Сначала акид призывал молодых мужчин из своего окружения принять участие в походе за добычей; затем он совместно с ними обсуждал детали намеченной операции. На его призыв откликался прежде всего тот, кому нужен был социальный престиж, ибо в глазах бедуинов, он был тесно связан с успешным грабительским походом. Удачный скотокрад для каждой семьи был желанным женихом, а у некоторых племен кража верблюда считалась необходимой предпосылкой для того, чтобы девушка в брачном возрасте дала согласие жениху.

Но главной движущей силой для этих далеко не безопасных предприятий было, конечно, стремление стать обладателем верблюдов и мелкого скота. После удачного похода молодые люди приобретали возможность уплачивать брачный выкуп за девушку и принимать гостей. Таким образом, в основе грабительских походов лежали экономические причины, а не любовь к приключениям или спортивным упражнениям, как утверждают многие буржуазные ученые. В «Истории арабов» Ф. Хитти называет грабительские походы прошлого «национальным спортом» бедуинов.

Предводитель определял дату и время похода и сообщал правила, по которым впоследствии производился дележ ожидаемой добычи, для того чтобы не возникло ненужных споров. В зависимости от характера грабительского похода число его участников колебалось от трех-четырех человек до нескольких сотен. Особая выносливость и смелость требовались от участников походов летнего периода. Плохо питаясь, испытывая постоянную нужду в воде, они подкрадывались к врагу, зная, что будут контратакованы превосходящими силами, что их могут преследовать, отрезать, а затем, возможно, и разбить.

Когда участники газв достигают намеченного района, вперед высылаются конные разведчики, умеющие распознавать и толковать следы, чтобы определить, где пасутся стада и насколько они удалены от лагерной стоянки. Как только эти сведения получены, весь отряд собирается поблизости от обреченного лагеря или стада и прячется в подходящем месте. Оттуда разведчики, соблюдая все меры предосторожности, подкрадываются к объекту добычи и выясняют, сколько пастухов при стаде или же сколько воинов в лагере. Для успешного нападения необходимо выманить из лагеря злых сторожевых собак.

Если акид со своими воинами решил, что все благоприятствует нападению, то его совершают ночью или на рассвете, реже днем. Каждый участник угоняет столько верблюдов, сколько в состоянии угнать. Бедуины племени атейба при этом касаются каждого захваченного верблюда копьем и восклицают: «Будьте свидетелями, этот верблюд — моя собственность!». О племени анезе сообщают, что они никогда не нападают на лагерь ночью, чтобы в сумятице боя не обидеть как-нибудь женщин и детей. Пастухов враждебного племени, если им не удалось бежать, задерживают и отбирают у них одежду и оружие, чтобы они не смогли предупредить своих соплеменников о нападении. Затем похищенное стадо быстро перегоняют на свои пастбища, где и происходит дележ добычи. О различных правилах дележа мне рассказал судья шаммаров Немми ибн Гала, который в молодости неоднократно участвовал в грабительских походах.


Правило первое: «аль-кишр». Добыча равномерно распределяется между всеми участниками похода. Акид получает дополнительно от каждого по верблюду. Это называется «хакк аль-акид» (право предводителя). Например, 10 бедуинов захватили стадо в 60 голов. Тогда каждый участник получает по 5 верблюдов, а акид — 15.

Правило второе: «гара». Каждый участник грабительского похода получает столько верблюдов, сколько ему удалось захватить. Акид получает от каждого по одному верблюду в знак признания его заслуг как руководителя.

Правило третье: «рок». Каждый участник получает по два верблюда, все остальное достается акиду.

К сожалению, я не смог узнать, в какой степени принимаются во внимание возраст, пол, состояние, верховые или тягловые качества животного.

Во время больших летних грабительских походов мелкий скот не угоняют, ибо с овцами и козами бегство на большие расстояния невозможно.

Кратковременные зимние набеги заканчиваются похищением как верблюдов, так и овец и коз. Добычу делят так: третью часть — акиду и две трети — поровну между остальными участниками. Так же производится дележ одежды, домашней утвари, оружия и другой добычи.

Разумеется, не обходится без инцидентов. Довольно часто предприятие срывается. Если у скотокрадов появлялась уверенность, что об их замысле узнала их будущая жертва, они, как сообщает Оппенгейм, могут избежать возмездия. Для этого им нужно пойти в шатер к тому, кого они хотели грабить, открыто признаться в своем намерении и заявить, что они от газв отказываются. После чего их примут по старинному обычаю, и они отправятся с миром в обратный путь. Известие об оказанном гостеприимстве защищает их, согласно праву убежища, от всех остальных членов пострадавшего племени. Но зачастую весть о планируемом грабительском набеге приводит к ожесточенным боям. Шаммар, с которым я вел доверительные беседы, рассказал мне, как проходят такие бои. Самые мужественные и хорошо вооруженные участники газв образуют «камин» (арьергард). Он должен держать возможных преследователей в отдалении и не давать им продвигаться. Сторона, которая проигрывала в бою, обращалась в бегство, стремясь избежать потерь. Если подвергшиеся ограблению имели численное превосходство, они яростно преследовали грабителей и отбирали добычу, а часто и их собственных лошадей, одежду и оружие.

Общий бой скоро распадался на локальные стычки, которые, как отмечают архивные материалы, редко сопровождались большим кровопролитием. Личность разоруженного врага была неприкосновенной; пленных не пытали и не обращали в рабство. Лишь в исключительных случаях победители руководствовались чувством личной вражды. М. Оппенгейм отмечал, что злоумышленников не убивали из опасения кровной мести, но, например, после подобающей порции побоев пленников привязывали в узкой яме и давали им так мало пищи, что у них не было сил бежать. В таких суровых условиях их держали до тех пор, пока их не вызволяли оттуда соплеменники.

Каждое племя и даже каждая племенная группа имеют для сражений боевой клич (нахва). Это своего рода пароль, который выкрикивала и та и другая сторона для воодушевления своих рядов. С помощью нахвы во время драки опознавали союзников и устрашали врагов. Приведу несколько примеров нахвы различных групп шаммаров. Джерба: «херша ва ана ибн Миш'ан!» и «Си- яаф!»; абде: «Сена'ис!»; амуд: «Асла!»; синджар: «Бел- ха!»; аслам: «Ибн Хассан!»

Сведения о грабительских походах начала XX века говорят о четко выраженной тенденции к обострению боев между племенами. Это совпало с освоением бедуинами огнестрельного оружия. В первой половине XIX века бедуины уже применяли фитильные и кремниевые ружья, а также револьверы. Винтовки европейского образца попали к ним в руки в начале нынешнего столетия и особенно много в годы первой мировой войны.

Вооружившись современным оружием, участники грабительских походов сражались друг с другом весьма ожесточенно. В 20-х годах атейба совершили газв на шаммаров. Им удалось захватить добычу, но шаммары догнали и окружили их. Завязалась перестрелка, продолжавшаяся до тех пор, пока никого не осталось в живых.

В боях нередко участвовали женщины. А. Музиль рассказал об одном грабительском набеге шаммаров на рувала. Когда враги напали на шатры, на них обрушились женщины, вооруженные шестами. Защищая свою собственность, они убили многих шаммаров. В это же время рувала первыми начали обшивать свои личные машины листами жести и устанавливать на них пулеметы. Вскоре этому примеру последовали другие племена, и после нападений самодельных броневиков было гораздо больше убитых, чем когда-либо в прошлом. Между отдельными племенами сложилась атмосфера постоянной кровной вражды. Особенно ухудшились отношения между шаммарами и анезе — двумя самыми могущественными племенами Северной Аравии. Газв стали все больше походить на военные операции.

Упомяну об одном курьезном «грабительском походе за растениями», который совершили в середине 60-х годов аулад-али против египетской государственной фермы на Средиземноморском побережье. Мне рассказал о нем ботаник доктор С. Булус, руководитель одного из отделов Института пустыни в Каире. Чтобы заставить вновь плодоносить прибрежную полосу, которая две тысячи лет назад была житницей Римской империи, ботаники посадили на испытательном участке сотни саженцев масличных и фиговых деревьев и потом тщательно следили за их ростом. Но однажды им нечего было больше измерять: в одну ночь, все растеньица исчезли! Окрестные бедуины, по-прежнему считавшие территорию государственной испытательной фермы своей, под покровом ночи и тумана выкопали все саженцы и перенесли их на другое место.

Институту пустыни ничего не оставалось делать, как нанять для испытательного участка сторожей из числа бедуинов того же племени, после чего можно было спокойно продолжать исследовательскую работу.



«Око за око, зуб за зуб»

«Кровная вина весит тяжело». — говорят бедуины. По этому древнему закону все родственники до пятого колена за смерть члена семьи обязаны мстить всем родственникам убийцы также вплоть до пятого колена. У многих племен существует, правда, твердое правило: тот, кто становится объектом кровной мести, должен владеть оружием. Считается бесчестным убить противника из-за угла или умертвить его во сне. Почетно перед актом мести открыто заявить: «Я мщу за такого-то».

Чтобы выяснить, должен ли данный человек подвергнуться кровной мести, бедуины применяют особый способ проверки. Если мстители встречают кого-либо из рода убийцы и не знают степени его родства, то этот человек должен дать клятву. Он берет в правую руку нож и перечисляет своих родственников. При каждом имени он отгибает палец, до тех пор, пока при пятом имени нож не падает на землю. Если один палец остается не разогнутым, то мстители убивают этого человека ножом. Об этом пишет А. Музиль.

Точное же определение существа бедуинской кровной мести дает швейцарский арабист Ж. -Ж. Гесс: «Кровная месть является у бедуинов силой, которая сдерживает в определенных пределах враждебные действия, бои и войны между ними. Поскольку этот ужасный обычай принес так много несчастий целым поколениям и охватил столь широкие слои населения, сами бедуины озабочены тем, чтобы не подвергнуть себя и свои семьи кровной мести. С одной стороны, во время грабительских набегов и опустошений стараются по возможности щадить жизнь врага; с другой стороны, если дело все-таки дошло до кровопролития, предпринимаются попытки к примирению. Дело рассматривается сперва шейхом, а потом судьей, который приговаривает виновного к уплате компенсации. Если он уклоняется от этого, то вся его семья оказывает на него сильнейшее давление, потому что если он не согласится уплатить требуемое возмещение, то не только он сам, но и каждый мужчина из его семьи может стать жертвой кровной мести, а каждое новое убийство повлечет за собой новую месть и искупление».

«Между нами — кровь» — в обществе бедуинов это означает смертельную опасность для всех членов враждующих семей, и часто те, кому грозит кровная месть, ищут спасение в бегстве.

В марте 1962 года, когда ночью я находился в лагере шаммаров близ Зомана, появился пожилой, чем-то очень напуганный мужчина. Он все время тихо сидел в темном углу шатра. Мало-помалу нам удалось выяснить, что так угнетало Ватабана Джараллу. Однажды его сын чистил винтовку, и, как он уверял, случайно выстрелил, тяжело ранив своего соплеменника, который спустя несколько часов скончался. Нам может показаться, что этот случай надо рассматривать как трагический и убившего следует судить за убийство, совершенное по халатности. Для бедуинов это было убийство в чистом виде! Пролилась кровь, и убийца сломя голову бежал в Сирию. Его братья укрылись в отдаленных местах, а отец искал убежища у шейха Миш'ана. Он провел много дней в нашем лагере и покидал шатер, лишь убедившись в том, что ему ничто не грозит. Чтобы овладеть собой, он часто и подолгу молился. В это время доверенные лица вели переговоры с семьей убитого о денежной компенсации. При участии судьи шаммаров соглашение было достигнуто: семья убийцы должна была выплатить родственникам жертвы 400 иракских динаров. Сумма, которая выплачивается лицам, не принадлежащим данному племени, составляет в Ираке обычно около 550 динаров. Таким образом, размер компенсации — «хакк аль-дамм» или «дийа» («кровные деньги») зависит от того, принадлежал ли убитый к собственному племени или нет. Ранее возмещение выплачивали скотом (в среднем 50 верблюдов); кроме того, родственники должны были отдать часть своего имущества. Обычно в какую-то часть компенсации входили огнестрельное оружие, лошадь и у некоторых племен девушка из семьи убийцы. Она должна была стать женой брата или сына убитого, причем в этом случае брачный выкуп не выплачивался.

На первый взгляд обычай отдавать девушку может показаться варварским, но идея, лежащая в основе этого обычая, имеет известную логичность. Девушка в результате брака даст в семье убитого начало новой жизни, которая заменит навсегда ушедшую жизнь, и радость, вызванная ростом семьи, заставит постепенно забыть старую вражду. Девушка, данная в «уплату», выполняет, таким образом, важную роль носительницы мира.  

В знак мира перед шатром виновной семьи вывешивается белый платок. Но в глазах общественности компромисс между враждебными сторонами не ценился так высоко, как кровная месть. «Если вы не отомстите, а возьмете деньги и возмещение, то ходите как страусы с обрезанным ухом!» — поется в старинной бедуинской песне. «Обрезанное ухо» — здесь символ позора и унижения перед противником.

«Фаурат аль-дамм» («переселение крови») — так бедуины называют первые три дня после получения известия об убийстве. Арабский автор Б. Таур пишет, что, когда весть об убийстве приходит в семью погибшего, мужчины этой семьи немедленно устремляются на поиски убийцы, кто бы и где бы он ни был, чтобы умертвить его сразу же после совершенного им преступления. Если они его находят, то тут же убивают, причем никто не задает никаких вопросов. Затем они бросаются к его шатру и сжигают его со всеми дорогими и дешевыми вещами, перерезают его верблюдам сухожилия на задних ногах, убивают мелкий скот, уничтожают лошадей и забирают оружие. Но женщинам они приказывают бежать. Это «накопление крови», как они говорят; оно продолжается у них три дня, в течение которых мстителю дозволено делать с врагом все что заблагорассудится, чтобы освободиться от него.
Если мстителю не удается за три дня получить удовлетворение, попытки будут продолжаться и дальше. Бедуин осуществляет кровную месть «через 40 лет». Но это выражение может обозначать и более длительный период.

Угроза кровной мести влияет на все поведение бедуина. Он невероятно подозрителен и замкнут, должен постоянно опасаться, что первый, кто ему встретится на пути, может оказаться человеком, осуществляющим по отношению к нему кровную месть. Поэтому уже детям внушают, что надо скрывать свое имя и название своего племени. Этим большей частью объясняется то обстоятельство, что бедуины дают ложные сведения даже тогда, когда им приводят разнообразные факты.

Разумеется, сейчас кровная месть распространена среди бедуинов не в той степени, как несколько десятилетий назад, но она не исчезла полностью, ибо ничто не удерживается так прочно в сознании людей, как старинные обычаи, особенно те, что связаны с честью и достоинством.


Неписаные законы

Касаясь обычаев арабов, связанных с похищением скота, убийством людей — кровной местью, все время приходится возвращаться к нормам, которые сложились в течение столетий и держатся так прочно, что можно говорить о «бедуинском судопроизводстве». Речь идет об обычном праве, передающемся устно из поколения в поколение.

У каждого крупного бедуинского племени есть несколько судей; эта должность наследственная. Судья держит в памяти все традиционные законы пустыни и по возможности на их основе стремится вынести справедливый приговор. Он рассматривает вопросы, связанные с хищениями собственности и телесными повреждениями. За разбирательство тяжбы судья получает плату от того, кто выиграл процесс, либо от того, кто его проиграл, или же от обоих вместе — это зависит от исхода дела. Судебные издержки выплачиваются большей частью скотом. Доходы судьи весьма значительны. Они составляют от одной четверти до одной трети стоимости «спорного имущества». Таким образом, судьи по размерам состояния существенно выделяются среди массы соплеменников.

Приговор судьи подлежит исполнению. На этом настаивает общественное мнение. Потерпевшая сторона расплачивается скотом; известны случаи телесных наказаний. Лишение свободы у бедуинов не применялось. Как можно держать кого-то под арестом в шатре длительное время! Из множества бедуинских правовых «норм» наиболее примечательны «дахил» (право убежища или защиты) и «вадж» (гостевое право). Оба соблюдаются арабами-кочевниками и поныне.

Дахил — это право каждого преследуемого или попавшего в затруднительное положение на защиту и содействие более сильного, в чей шатер тот входит со словами «ана дахилак» — «я вхожу к тебе», что должно означать «я становлюсь под твою личную защиту». Просителю нельзя отказать в убежище, даже если он другого племени.  Арабский юрист С. Булус определяет дахила как ищущего защиты от трудностей, с которыми он уже столкнулся или может столкнуться. Он отправляется к главному шейху и говорит ему: «Я твой дахил: защити меня и сжалься надо мною!» Слабый ищет защиты у сильного, и тот говорит ему: «Действительно, ты получаешь мощную защиту и надежнейшее покровительство». Дахил бросается в шатер шейха и умоляет его о спасении и защите. Ночью дахил бросается на ложе, где спят дети, и упавшим, жалобным голосом восклицает: «Я у тебя, у твоего очага. Я отдаю себя под твою защиту от меча, от ограбления и от такого-то, поправшего права». Тогда хозяин шатра отвечает ему: «Радуйся силе, благополучию и доброте!» После этого обращающийся с просьбой подробно объясняет, почему он нуждается в защите, и хозяин говорит ему: «Живи у нас, добро пожаловать!». Затем он снимает с головы куфийю и одевает ее на голову дахила со словами: «Аллах и посланец Аллаха! Никто не возьмет и волоса с твоей головы...» И добавляет: «Душа моя склонилась к тебе; я понял твое дело. Оставайся у меня на ковре покоя и беззаботности до тех пор, пока господь не пошлет тебе полное благополучие». Эти благожелательные слова означают, что он принимает несчастного к себе в качестве дахила.

Однажды один мой знакомый шаммар попросил у меня защиты. Он пришел ко мне без предупреждения, торжественно завязал узлом краешек моего головного платка, серьезно посмотрел на меня и произнес «ана дахилак!»

В первое мгновение я не смог произнести и слова. Придя в себя, я попросил его обо всем мне рассказать. Оказалось, что Хидр Мухаммед через вождя своего племени получил вызов в Багдадский суд. Один крестьянин через суд предъявил ему обвинение в том, что его стадо овец паслось на принадлежащем тому поле. В результате был нанесен материальный ущерб. Когда Хидр получил официальную повестку, он сильно испугался — так он стал моим дахилом. Но чем я, иностранец, мог помочь ему в Багдадском суде?

Мы много раз во всех подробностях обсуждали случившееся, и мне удалось его немного успокоить; он понял, что его поступок не повлечет за собой драконовского наказания. Я объяснил ему, что выпас скота на чужой территории — дело обычное и за это строго не наказывают. Он должен объяснить судье, что отнюдь не намеренно погнал свое стадо на чужое поле. Явка в суд была назначена как раз на то время, когда и мне нужно было быть в городе, поэтому я мог позаботиться о своем дахиле. Я старался смягчить ужасное впечатление, которое оказывал на него большой город, как и на всякого обитателя пустыни. Я предложил Хидру на время судебного разбирательства поселиться у меня, и мы сообща обсуждали каждый последующий шаг. Мой дахил овладел собой, а я радовался, что смог помочь ему. Дела в суде шли сравнительно гладко, и Хидр отделался незначительным денежным штрафом.

Гостевое право укоренилось в сознании бедуинов так прочно, как никакое другое. Оно основано на взаимопомощи и является элементарной защитой в мире, где таится столько опасностей для жизни. Путник, странствующий по пустыне, погиб бы без поддержки чужих людей. Поэтому у бедуинов с незапамятных времен каждый путешественник имеет право войти в первый встретившийся ему шатер и рассчитывать на гостеприимство. Но бедуинское гостевое право предполагает большее: право защиты жизни и собственности гостя и после того, как он покинет шатер хозяина. Гостевое право сопровождается, как уже говорилось, традиционным ритуалом, словами приветствия, братским поцелуем или рукопожатием. Кроме того, гость должен отведать пищи в шатре хозяина. Арабский историк Салман пишет, что если гость появляется в шатре какого-либо бедуина, то хозяин заботится о том, чтобы приготовить еду и достойно угостить его, затем путник получает свою часть и отправляется дальше. Если по дороге на него нападет разбойник и отнимет у него имущество, он возвращается к хозяину шатра и говорит ему: «Смотри, о шейх имярек! Я отведал твоей соли и твоей еды. До сих пор твоя еда не смешалась с едой другого. Помоги мне утвердить мое право перед разбойником!» Тогда хозяин отвечает: «Да, действительно, он отведал моей соли; он достоин защиты».

Пища, отведанная в шатре хозяина, в особенности соль, —  самая важная основа для установления гостевых отношений. Если гость выпил только воды или молока, то хозяин в дальнейшем не обязан его защищать. Некоторые племена право защиты называют еще «мильха» (соленое).

Многие авторы рассказывают о случаях преувеличенного понимания бедуинами гостевого права. Английский исследователь пустыни У. Тезиджер пишет, например, об одном бедуинском шейхе, которого называли «оказывающий гостеприимство волкам», потому что каждый раз, когда он слышал волчий вой близ своего шатра, он приказывал своему сыну вывести в пустыню овцу, ибо «никто не должен напрасно просить».

Чтобы все знали, что гость находится под защитой, хозяин иногда наносит особые знаки (васм) на шею, на бок верхового животного, принадлежащего гостю. По нему соплеменники хозяина узнают, что личность данного чужака неприкосновенна. Нередко эти знаки рисуют кровью убитого животного, предназначенного для угощения гостя. Каждая племенная группа имеет свой васм. В первую очередь он служит для того, чтобы метить верблюдов. Их можно встретить на колодцах; васм племени наносят на камни, окаймляющие отверстие колодца. Знаками племени помечают следы, оставляемые караваном в степи или пустыне. Васм используется и в тех случаях, когда бедуин, сопровождающий караван в пути (рафик),за определенное вознаграждение берет на себя обязанность провести постороннего человека через территорию своего племени. Он должен обезопасить его от возможных нападений соплеменников. Э. Грэф сообщает, что рафик обязан возвращать или возмещать украденных животных либо деньги, а также компенсировать любой другой ущерб, который может быть нанесен его подзащитному. Для того чтобы соплеменники по ошибке не напали на его караван, на марше и ночью на лагерной стоянке он выкрикивает опознавательный пароль (те пароли, с которыми читатель уже знаком) или оставляет, снимаясь с лагеря, на песке васм своего племени. Эти бедуинские знаки собственности примечательны во многих отношениях, не в последнюю очередь тем, что они, вероятно, отражают этапы истории развития бедуинских племен. Известный арабист Э. Литтман высказал предположение, что вусум (мн. ч. от васм) обнаруживают сходство с буквами древнего южноаравийского алфавита. К сожалению, эта очень интересная точка зрения пока еще не вышла за пределы гипотезы.

Как отмечалось, основное значение вусум лежит в сфере имущественного права. Их выжигают каленым железом на коже верблюдов, когда им исполняется два года, и они становятся достаточно сильными, чтобы без ущерба для здоровья перенести эту болезненную процедуру. Верблюда опутывают веревкой, валят на землю, и, в то время как несколько сильных мужчин удерживают сопротивляющееся животное, один ставит клеймо на бок, на шею или на голову. Каждая племенная подгруппа решает, где именно должно быть клеймо. Как правило, все члены племенной подгруппы имеют общий васм. Лишь животные, принадлежащие шейху, метятся дополнительным клеймом, свидетельствующим о том, что это его личная собственность.


Демоны и «дурной глаз»

Бедуины исповедуют ислам, преимущественно суннитского толка. Лишь отдельные племена принадлежат к религиозным сектам, например, ваххабитам в Саудовской Аравии или зейдитам в Йемене. Ислам проник в сознание бедуинов менее глубоко по сравнению с тем, как он проник в идеологию оседлого населения; исключение составляют фанатически настроенные члены сект. В общем арабы-кочевники следуют установлениям ислама довольно поверхностно. Молятся редко, мало кто в своей жизни посещал мечеть. Еще реже можно встретить среди бедуинов хаджи, человека, совершившего хаджж, паломничество в Мекку к священной Каабе. Пост во время рамадана они соблюдают нерегулярно; иначе и трудно поступать в исключительно тяжелых условиях пустыни. Они постятся, как замечает К. Расван, только когда находятся вблизи оседлых поселений, чтобы не прослыть язычниками.

«Широко распространено заблуждение, — пишет известный исследователь кочевничества Р. Герцог, — что ислам, начало которому положил в VII веке Мухаммед, является религией, коренящейся в арабском бедуинстве или по крайней мере обнаруживающей существенные черты этой жизненной формы. Скорее можно утверждать обратное, ибо Мухаммед был по происхождению, по профессии и по образу жизни горожанином, который по отношению к бедуинам держался очень замкнуто, а во многих случаях подвергал их и резкой критике. Его приверженцы также были горожанами. Бедуины присоединились к нему лишь спустя некоторое время».

Одной из причин слабого соблюдения бедуинами предписаний ислама служит то, что до сегодняшнего дня они придерживаются различных анимистических и магических представлений, берущих начало еще в доисламскую «языческую» эпоху. Среди кочевых племен распространена вера в духов и демонов; бедуины различают добрых и злых джиннов, обитающих в пустынных скалистых районах. Например, самум, вихрь пустыни, бедуины считают злым духом. Он действительно как гигантский разбушевавшийся дух проносится по степи, сея вокруг себя бедствия и разрушения, нередко срывая бедуинские шатры.

Вера в Аллаха и его пророка у верблюдоводов выражается прежде всего в том, что они механически произносят некоторые религиозные формулы во время еды, садясь на верблюда или на лошадь, при ритуальном заклании скота. К тому же бедуины весьма терпимы в вопросах веры. Верховный вождь шаммаров Миш'ан аль-Фейсал однажды сказал мне: «Религия, Абдалла, подобна колодцу в пустыне: вокруг него собираются христиане, евреи и мусульмане, его воду пьют все!»